Недвижимость — это не только стены. Это определенная система взглядов на мир.

Вряд ли есть более не совместимое с идеей недвижимости понятие, чем идея кочевья. Что может служить недвижимостью в мире кочевника, жилище которого легко сворачивается в тюк и перевозится на коне, верблюде, олене? Земля и небо, да могилы предков. Недвижимость в ментальности кочевника — категория абстрактная… до сакральности.

Есть на свете места, которые, как транспортные развязки, пропускают через себя потоки кочующих народов. Движимые какой-то силой, они мигрировали из конца в конец континентов. Горы, которые есть препятствие по определению, представляли мигрантам лишь ограниченное количество пригодных для прохода долин и перевалов. Бывало так, что перевалив через несовместимый с жизнью горный массив, люди степей оказывались в долинах, изолированных и защищенных, в которых можно было жить годами, продолжая кочевать, но уже по новой, заданной горными хребтами и долинами рек траектории. Горы стали еще одной освоенной кочевниками недвижимостью. О праве владения молчаливо свидетельствуют петроглифы, пирамидки, сложенные из камней, представляющие собой маркеры пастбищ и направлений, а также посвященные духам местности (каракши).

Наиболее многочисленные и воинственные племена еще любили поживиться тем добром, которое копили в своих городах и поселениях оседлые народы, и постоянно устраивали набеги. Пример конца Римской империи показывает, какой мощью обладали кочевники, оставаясь главной угрозой городу на протяжении столетий. В разнице этих потенциалов пассионарности — оседлых и кочевых — возник тот самый ток истории, в котором возникали, разрушались и снова возникали стены великих цивилизаций.

Империи с их централизацией и стремлением к порядку и контролю не любят кочевников. Правители империй видят в самом кочевом образе жизни альтернативу окаменелым формам государств, не терпящих альтернатив. Поэтому задача перевода кочевников к оседлому образу жизни становится частью государственной политики государств. Во многих случаях государства в этом преуспели, и кочевники стали оседать, освоив новый образ жизни. Но смена образа жизни не обязательно предполагает смену образа мысли. Поэтому интересно посмотреть, что творится в сознании кочевника, когда у него вдруг появляется недвижимость.

Кочевники на плато Укок жили с глубокой древности. Поскольку в горах все вертикально, то и кочуют здесь снизу вверх и обратно вниз, в зависимости от времени года. Летом — в сочных травами долинах, зимой, когда снег засыпает нижние пастбища, люди со своими стадами поднимаются в горы, где снежный покров не выше стебля травы. А ранней весной, перед тем как солнце превратит снега в непреодолимые потоки, люди кочуют вниз по весенним пастбищам и летним. До новой осени.

Судя по археологическим раскопкам, образ жизни и стиль хозяйства кочевников Алтайского высокогорья не слишком зависел от их этнической принадлежности. Суровая среда предлагала обитанию не много вариантов. Сегодня на Укоке обитают казахи, а до них здесь жили скифы, саки, тюрки, гунны.

Казахи пришли сюда в середине XIX в. и кочевали круглый год в юртах. Недвижимостью они стали обзаводиться лишь полстолетия назад, когда советская власть организовала их сообщество в животноводческий колхоз и начала на Укоке строить бревенчатые избушки.

Охотно перебираясь из круглых юрт в квадратные в плане зимники, люди сохранили свое чувство кругового пространства и буквально вписали круг в квадрат. Тем более что от наличия недвижимости они не перестали быть кочевниками. Просто срубы теперь у них стоят по всему круглогодичному маршруту кочевания, которое состоит из серии сезонных перекочевок от одного стойбища к другому. Да и отношение к своим бревенчатым домам сохранилось такое же, как и к юртам, — легкое на подъем в буквальном смысле слова. После распада колхоза стойбища и постройки приватизировали по схеме паев, и оказалось так, что на одном стойбище жилой дом принадлежит одному хозяину, кошара с коровником — другому, стадо пасет третий, а животные принадлежат еще пятерым. Таким образом, новая индивидуалистическая форма собственности оказалась вторичной относительно прежнего коллективного владения и пользования. Тем не менее процессы социальной дифференциации развиваются стремительно и вносят свои коррективы.

Анатолий Сикуатов, хозяин зимовья на стойбище Чубай-Журт, который еще в январе 2005 г. строил планы на дальнейшее обустройство своего укокского жилища в будущем году, получил приглашение от пограничников пойти на контрактную службу. Не то чтобы это было выгодно, но он, подумав, согласился, поддавшись соблазну перспективы начала новой жизни в новом повышенном социальном статусе, с чем ассоциируется погранслужба у пастухов. В феврале Анатолий передал все стадо родственнику с соседнего стойбища, а сам стал готовиться кочевать вместе со своим срубным домом, ведь он ему достался за пай. Идея на первый взгляд абсурдная. На Укок бревна доставить — очень большая проблема, и везти их вниз, в село, экспортирующее лес, представляется по меньшей мере нецелесообразно. Сам факт такого намерения говорит о том, что человек, во-первых, поддавшись тенденциям социальной модернизации, выходит из системы взаимных обязательств по праву собственности и, во-вторых, освобожденный от социальных обязательств снова становится кочевником и везет с собой свой дом. Только перемещает он его уже не в географическом, а в социальном пространстве.
Жилище — знак положения в обществе хозяина и векторов его социальных устремлений. Их могут выдавать необычные и даже нелогичные на первый взгляд архитектурные декорации, такие как люк самолета в качестве калитки на стойбище Карасу.

Во-первых, неудобно, во-вторых, никогда не закрывается, в-третьих и в-главных, он оторван от разбившегося неподалеку самолета, и должно быть как бы жутковато. Все-таки люди погибли.

И на стойбище не старый дед живет, а шестнадцатилетний внук с дружком. Они и притащили. Но с хозяйством управляются не хуже деда. Научил.

В динамичных процессах социального преобразования в традиционном обществе происходит постоянное преобразование и обновление традиционных отношений, и традиционная этика — осевой элемент этого вращения форм собственности, статусов и владений. Не столь важно, чья семья успела приватизировать эти срубы после распада колхоза, важно, что в них может остановиться каждый. Собственность в горах номинальна, владение, тем более пользование, особенно в момент острой необходимости, — категории абсолютные. Здесь дом не крепость, а место согреться и переночевать каждому. И каждому в нем найдется место.

Несмотря на то что внутреннее пространство дома кочевника выглядит очень простым — всего одна комната без перегородок и часто даже без прихожей, пространство это неоднородно, но структурировано видами деятельности и поделено на несколько зон. Две большие зоны — хозяйственная, которая делится на «кухонную» и «умывальную», и зона отдыха, которая делится на «праздничную» и «повседневную». Западная половина, как правило, застелена войлочными коврами, восточная хозяйственная — без ковров, здесь стоит печь и умывальник. В центре или у западного окна стоит стол. Место гостя — почетный северо-западный край стола, справа от окна.

Кровати хозяев также располагаются по обе стороны от окна. В северо-западном углу спят родители, в юго-западном — дети.

Северо-запад — край, куда уходит солнце. Страна теней. Там обретаются души предков. Туда же обращены лица покойников во всех курганах Укока. Они лежат головой на восток на правом боку и, соответственно, лицом на северо-запад. Это трансцендентное направление, максимально нагруженное идеей инобытия, вселяющей и страх, и уважение. Поэтому туда сажают гостя (он чужой и уважаемый) и поэтому там спят родители (они по статусу ближе к предкам). Дети спят на солнечной юго-восточной стороне. Им еще долго кочевать за солнцем.

Таким образом, стены домов не особо повлияли на мировоззрение кочевников. А вот невозможность их двигать по пространству стойбища внесло некоторую путаницу в топонимику местности. Каждое стойбище имеет старинное название, которое распространяется на все пространство пастбищ.

Когда жили в юртах, не было необходимости в дополнительных топонимах. Когда говорили о доме, употребляли имя хозяина. Теперь же, когда хозяева уходят, а дома остаются, границы урочищ «плавают», накладываются друг на друга. Поэтому иногда возникает путаница в названиях хозяйственного пространства пастбищ и в названии жилого пространства собственно подворья. Так, например, выяснилось, что урочище Бертек, если имеется в виду жилище Канджарбая, что на левом берегу Ак-Алахи, на самом деле Кос-Коль, хотя он иногда и употребляет название Бертек.

— А напротив меня, на том берегу, — это уже Кокталагай, — рассказывает Канджарбай и поясняет: — Раньше так называли, а сейчас так никто не скажет. Они свое урочище тоже теперь Кос-Коль называют.

А словом Кокталагай хозяева заречного Кос-Коля назовут угодья, что в трех километрах на восток. Старое название отошло к другой семье, которая с недавних пор освоилась на Укокских пастбищах. Соседи Канджарбая с запада считают, что Бертек — это название исключительно их урочища. И их дальние соседи согласны, что это Бертек, но иногда говорят, что вообще-то это Камбалин. Впрочем, путаница возникает только там, где дома стоят кучно, а выпас ведется в разных направлениях. На отдаленных урочищах, вдали от соседей, путаницы с названиями не возникает.

Начиная с конца марта чабаны начинают покидать Укок, перекочевывая на весенние пастбища. Поэтому постройки стоят большую половину года пустыми. В дома же они превратятся снова только с фактом нового заселения хозяина.

С чего начинается превращение здания в дом? Прежде всего с очищения жилого пространства, изгнания из него скверны, которая вообще-то в обжитом мире не держится, но, как ртуть, вылившаяся из разбитого градусника, заполняет собой промежутки. Дом, оставленный без людей в межсезонье, — это и есть такой промежуток, в котором накапливается шлак спиритуальных энергий. Поэтому первым делом, прежде чем распаковать вещи, следует дом очистить. Скверна больше всего боится огня, а огня и дыма одного ароматного растения семейства можжевеловых, называемого здесь арча, они ужасно боятся. Поэтому, чтобы дом очистить, надо зажечь ветку арчи и обойти комнату внутри по кругу: три раза по солнцу и три раза против.

Снаружи вдоль стены вешается волосяной аркан, которым когда-то стягивались покрышки юрты. На крышу кладется голова коня или коровы — животного, забитого для питания на весь сезон. Конские головы можно встретить и на перевалах, висящими на джалау — культовых сооружениях, представляющих собой сухое дерево, вмонтированное в груду камней. Конь, преодолевающий расстояния и соединяющий пространства, — медиум по определению и, следовательно, может соединять миры в высоком смысле слова, то есть по вертикали, а его голова ассоциируется с верхним миром, по которому кочуют боги. Так что голова коня на перевале или на крыше дома есть важный конструктивный элемент не только недвижимости — мироздания в целом.

Именно поэтому эти срубы и строились непременно входом на восток, что изначально воспринималось как недвижимый аналог «деревянной» юрты. Это вполне закономерно — ориентировать вход туда, откуда приходит свет и тепло. Свет и тепло в доме — это такой же пространствообразующий фактор. Печь — эпицентр дома, как Солнце — эпицентр Вселенной. Поэтому огонь земной и огонь небесный должны состоять в близости, и ничто не должно мешать свету и теплу солнца пронизывать жилище, хотя бы и номинально, как бывает в хмурый зимний день. Поэтому окна прорубаются всегда напротив от входа — в западной стене, куда солнце уходит (иногда еще и в южной). В северной же — никогда.

А назначение символов, связанных с недвижимостью, — организовать подключение внутреннего человеческого пространства (микрокосма) к внешней среде, одухотворенной эманацией богов, к мирозданию. Символы и ритуалы играют роль «штекеров» и «клемм», посредством которых осуществляется постоянный контакт профанной сферы жилища людей и сакральной бесконечности космоса, возвращающейся в мир людей «высокой энергией» духовности.